«ФОБИЯНА»

Современный роман

240 стр. Издательство Кентавр, Таллинн 2009 г.

La crainte fit lex dieux, l,audace a fait les rois

C.Crebillion Xerxes

(Страх создал Богов, смелость создала королей)

Строптивым посвящаю эту книгу…

В этом произведении речь ведется о непонимании, о недоразумении, а вернее о нежелании понять или познать кого-то или что-то. Друг знать не знает друга, коллега - коллегу, талантливый – талантливого, союзник – союзника. Не ощущается счастье, которое имеешь, не осознается любовь, глядящая тебе в глаза, не обретается веры, могущей дать опору. Не чувствуется даже и помощи, Божьих посланников, которые всегда рядом, как это считается. Или все дело осложняется тем обстоятельством, что Бог любит проявлять себя, как правило, в чем-то совсем простом, в чем человек не усматривает ничего не только божественного, но и особенного. Верится скорей в то, что Божий посланник должен на земле быть какой-то выдающейся личностью, иметь какой-то отличительный знак или необычную внешность. Но по большей части этим может являться самое заурядное событие или обыкновенный человек. Точно также не распознается и Сатана, проявляющий себя зачастую пестротой и заманчивостью и появляющийся перед людьми в виде ярких, красивых и успешных, искусно отретушированных на обложках глянцевых журналов или на уличных плакатах женщин и мужчин.

И не стоит забывать еще об одном важном факте – никто из нас не ангел! У всех свои добродетели и пороки, все ошибаются. И это по-человечески понятно.

Автор

1. Объективность обманчива, поэтому каждый ищет свою Правду.

Карл Каарма, некогда популярный успешный писатель, жарким июльским днем лежал, развалившись на своем мягком кожаном диване, посматривая в неопределенную даль и размышляя о жизни. Вот уже несколько лет у него не было постоянной работы и каких-либо важных обязанностей. Впрочем, он мог бы и просто наслаждаться таким состоянием, имея за спиной достаточно длинную и содержательную жизнь, о которой было что вспомнить, мог бы и более активно отдыхать, но ему не хотелось ни того, ни другого. Сама мысль предпринять нечто подобное вызывала неприязнь. Но и безделье начинало его донимать. Уже годами страдал он от казавшейся нескончаемой меланхолии. Только что принял он очередную дозу депрессанта. Толстокаменные стены квартиры доставляли, казалось бы, известную прохладу в летнюю жару, но его не утешало и это. Терзала его депрессия, страх и чувство покинутости. Апатичным и неприкаянным блуждал его взор в неопределенных сферах, а тело ныло от беспомощности. Не хотелось ни что-либо делать, ни кого-либо видеть. Даже чтение, одно из любимых обычно для Каарма времяпрепровождений, сейчас казалось невыносимым. Был абсолютно пустой, нулевой день.

А на дворе стояло первое десятилетие XXI века. Лето. Погода была удушающее теплой и склонялась чуть ли не к засухе. Ни облачка, ни ветерка. И хотя дождя не было уже три недели, влажность держалась высоко. Все это напоминало скорей Алабаму, чем Эстонию. Полеводы и огородники с надеждой поглядывали в небо и тревожились за урожай. Те, кто побогаче, спасали свои урожаи поливами, оздоравливая тем самым не только монопольные предприятия водоснабжения, но и их немало прибыльные цифири. Бедным же делать было нечего. Цена на воду уже давно вышла из-под контроля, как легендарно и пообещал один из представителей некой популистской партии, разглагольствуя об этом на краю ванной. Напор воды в кранах по вечерам доходил до состояния небытия. Однако и поливами мало что удавалось спасти, многие растения погибали. Все это в свою очередь, разумеется, немало радовало любителей купания и дачников. Наконец-то и в наши Маарьямааские края могут порадоваться теплу и незачем для этого непременно ехать на Крит, в Турцию или Сицилию, тратя непомерные деньги.

Как принято, много пили, и на дорогах то и дело случались аварии. Алкоголь ведь для эстонца злейший враг. Пристрастившемуся к алкоголю сопутствует не только депрессия, и низкая рождаемость, но и неприязнь, доходящая до нетерпимости друг к другу. Новое социальное зло – пошлая желтая пресса – также набирала обороты. В общественном плане этим летом, правда, не произошло ничего экстраординарного, но в атмосфере царила некоторая напряженность. Горячо дебатировались ставшие главными в повестке дня события после 9 мая на Тынисмяги вокруг Бронзового солдата, ласково прозванного в народе Алешей. Остро стоял вопрос – что делать? Снести ли этого, ставшего символом для праворусских экстремистов бронзового солдата или же оставить его на месте? Что важнее для Эстонии – устранить вообще этот враждебный для эстонцев символ, перенести его в другое место или все-таки оставить на Тынисмяэ? Ужас вселяла возможная реакция на это со стороны России. Страсти на политической арене подогревались началом предстоящих выборов нового президента.

Каарма в европейском смысле был еще относительно молод, всего пятидесяти девятилетним мужчиной в расцвете сил, но жить ему не хотелось. По его мнению, он уже достиг порога жизни, и зацикливаться на дальнейшем уже не имело как бы смысла. Все творившееся вокруг было для него противным, бессмысленным и все более руинировавшим существованием. В делах не виделось ни верного содержания, ни необходимого для деятельности рационального зерна. Жизнь не доставляла больше радости и удовлетворения, и мир вокруг казался никчемно пустым, как старая коробка из-под обуви. Все виделось в ужасающе удручающем свете, и это суровое осознавание действительности постоянно грызло изнутри душу достигшего предпенсионного возраста человека. Карл даже уже не осознавал с полной ясностью, кем он когда-то был на самом деле – успешным ли знаменитым писателем, любимым ли учителем своих учеников и литературным критиком или вообще никчемной пустышкой? То ли какой-то сорвавшийся неудачник, или же, что еще хуже, простой обыватель?

ОБЫВАТЕЛЬ было как раз тем названием, которое присвоила себе в оценках простых эстонцев современная желтая пресса. Это по ее меркам был средний, ничем не выдающийся серый заурядный человек, противопоставляемый общественным деятелям, блестящим медиа-персонам. Обыватель никогда не выступал в прессе, не брал слова, а лишь тянул свою лямку жизни тихо и неприметно. Тем-то и заключал в себе этот термин негативный смысл, обозначая сравнительно серую людскую массу, удручающе скучного, антипода известной личности, пассивную мышку, никоим образом не связанную с рассказами об преуспевающих людях. Позитивным признаком для обывателя могло служить лишь то, что он хоть как-то сводил концы с концами, кто лучше, кто хуже. Что же касается неудачника, будь то мужчина или женщина, то это был такого рода человек, который в каждом деле терпел крах или вообще не был способен сделать что-то толком.

Как бы там ни было, но Карл, по крайней мере, для самого себя достиг уровня выше среднего. Жизнь, каковую он постиг с ранней молодости, с ее трепещущей страстью квинтэссенции бытия, с внутренним огнем и пламенной целеустремленностью, которые когда-то не давали ему спать по утрам, заставляя вскакивать и немедля приступать к великим свершениям, потихоньку начинала затухать в нем. Он устал, утрачивая постепенно смысл жизни. А нового смысла обрести так и не удавалось. Ему уже не хотелось, как когда-то, вскакивать по утрам, да что там вскакивать, не хотелось даже вставать, так бы и лежать вечным нескончаемым сном. Но каждое утро наступало с железной непреклонностью, сон снимало уже спозаранку и просыпающийся с ним аппетит заставлял подыматься с постели. Даже в тех редких случаях, по большей части под влиянием успокоительных или сонных таблеток, когда сон был крепок и можно было бы поспать подольше, приходилось себя поднимать, потому что его непоседа-жена из знака Близнецов не потерпела бы такого. Вообще все воздушные знаки были для Карла, Рака по зодиаку, нестерпимо активными и не подходящими для него.

Всегда чрезмерно активная и энергичная Рита Каарма терпеть не могла валяться в постели. Женщина, сподобившаяся не обзавестись ни единым из известных людям недостатков, всегда вставала рано, чтобы отправится на работу или приступить к домашним делам. Она была само воплощение настоящей эстонской женщины, испытывающей ответственность за выполнение нужных дел. Ходить на работу и организовывать семейную жизнь Каармов и было для нее смыслом существования. Ритина деловитость и расторопность, когда-то очаровавшие молодого Каарма, теперь уже не прельщали, а скорей раздражали его. Других же положительных черт в своей половине Карл так и не обнаружил. Ни женской нежности, ни привязанности или понимания, даже элементарного внимания, не говоря уж об эротике. Ничто, кроме совместной жизни и ведения хозяйства, их по большому счету не связывало – ни страсти, ни детей или внуков, ни денег или общего бизнеса, ни увлечений или интересов. Даже ни душевного родства или тому подобного состояния.

Почему же они в таком случае вообще жили вместе? Карл Каарма и сам немало задумывался над этим вопросом и пришел к выводу, что опорой прочности их совместной жизни могла служить известная привычка и рутина, своего рода примирение с неизбежностью, с судьбой. Они не умели и не могли жить иначе. Как людям, живущим сообразно жизненным потребностям, развод для обоих был бы редкостным явлением, им и в голову такое не могло придти. Разводов-то как раз в настоящее время случалось все больше. Многие и не вступали в брак, жили просто вместе, все больше вникая в совместимость по гороскопам. А они? Зачем же им теперь нужен был бы развод, когда они уже так долго прожили в паре? Слишком поздно было бы, наверное, раздумывать над этим. По сути, не было ведь ничего плохого в их совместной жизни, на что можно было бы сетовать. Так о чем же было горевать? Что из того, что в их отношениях не было гармонии? У большинства ведь ее не было, и ничего, жили себе дальше. Навряд ли врозь им было бы лучше, все эти бытовые проблемы, эти длинные темные зимние вечера и одиночество… Поначалу и их тянуло друг к другу, было то, что связывает любящую пару, все ведь это было. Проблема скорей в том, что это все утратилось, а не в том, что не было. Да-а, как хороши, как свежи были розы… Но где они теперь? Однако теперь инерция и сила привычки как раз и были теми двумя опорами, на которых еще держался этот плохонький брак Риты и Карла.

В довершение ко всему прочему, в обществе стали меняться роли мужчин и женщин. Женщины теперь ходили на работу наравне с мужчинами, да и в семье нередко сильной половиной становилась женщина. Женщина в настоящее время была деятельней, чем мужчина. Новый матриархат становился уже далеко не бредовой новинкой или идеологической идейкой какой-нибудь засидевшейся в европаламенте феминистки, а ясно осознанной реальностью, повседневностью современного общества. Женщины решали и определяли все важнейшие дела в жизни, и мужчинам с этим делать было нечего. Кто-то примирился с этим и махнул рукой, кто-то попытался воспротивиться и бороться. Многие остались неженатыми, некоторые обособились в одиночестве или находили спасительный путь в мужской любви.

Карл относился, пожалуй, к категории примирившихся с обстоятельствами. И хотя в советское время подчеркивалось социальное равноправие полов, роли их все же в те времена были скорей патриархальными и консервативными. Главой семьи и ответственным был он, Каарма, хотел он того или нет. Но новое время внесло свои неожиданные коррективы и смешало все карты. Когда точно трусики соскальзывали по ритиным ножкам, Каарма уже не помнил, но за последние пятнадцать лет положение в их семье кардинально изменилось. Рита, которая по существу вносила в дом главный доход, явно превратилась в главу семейства! А Карлу, таким образом, оставалось лишь подчиниться новому домашнему лидеру. Кроме того, «подчинение» заключало в себе и частицу какого-то нового страха перед женщиной, которая не только сама справлялась со всеми делами, но еще и кормила других. Это заставляло его теперь вставать вместе с женой, перестать бить баклуши, действовать наравне с ней до дому и даже проводить уборку. Да ему и самому уже было бы стыдно оставаться в постели, когда жена уходила на работу, потому что по натуре он был скорей совестливым и честным, чем пошлым нахлебником. Его чувствительное самолюбие писателя сильно страдало от таких перемен. Особенно страшился и терялся он, когда ловил на себе неодобрительный ритин взгляд или слышал насмешливые реплики в свой адрес. Но что оставалось ему делать, если жизнь так обернулась? Капитализм, приведший женщину на рынок труда, не всем открывал такие же широкие перспективы. Здесь преимущество пола уже не учитывалось. Кому выпадала работа, тот ее и делал, будь то мужчина, либо женщина. Тем больше царапали его душу ритины колкие замечания по поводу его жалкого вклада в семейный бюджет. О, неразумная женщина! Карл варил утром кофе, они выпивали его вместе и затем он провожал Риту на работу. На долгие дни после этого оказался Карма в когтях щемящего одиночества и нелегких размышлений. Порой, когда улучшалось самочувствие и повышалось настроение, он тоже предпринимал попытки взбодриться и настроиться на жизнерадостный лад. Проводил уборку, делал работы по дому, а иногда читал или кое-что делал из области своего творчества. Но настроение по большей части было паршивое, так что ничего значительного из этого не получалось, а день по большей части так и проходил в безделии до самого вечера, пока Рита не являлась с работы со своими сумками. И вот, будучи уже в солидном возрасте, Карл оказывался порой ребенком, ждущим прихода матери.

Но почему же ничего не предпринимал он, чтобы изменить этого пренеприятного состояния, этого унизительно полумертвого бытия? Ведь из-за своих личных проблем и душевных невзгод он давно поставил крест на карьере в институте и уже годами ничего не писал. Так-то оно так, но ведь он же мог бы найти себе какую-нибудь должность и попроще, пойти, к примеру, продавцом в газетный киоск, подсобным рабочим, гардеробщиком, дворником, ночным сторожем, в конце концов… если бы не это его честолюбие, самомнение, этот его придурковатый снобизм… - ведь он был когда-то горячо любимым народным писателем, членом Союза писателей – не позволяли пойти на такой шаг. Нет, это исключено! Даже сама мысль представить себя на такого рода примитивном месте среди таких же примитивных людей была отвратительна, постыдна, смерти подобна! Кроме того, он попросту робел идти куда-то и просить о чем-то людей, чувство минимальной предприимчивости было ему чуждо, всяческую активность он давно похоронил в прошлом. Лучше уж потихоньку сидеть в своем углу и не рыпаться, хотя и от этого уже тошнит. Вот если бы кто-то предложил приличную работенку в каком-нибудь культурном учреждении, в приличном издательстве или, скажем, в столичном театре. Это бы он принял с радостью. Но, увы, таких предложений не поступало. Так все это дальше и тянулось, потихоньку, на спущенных тормозах, потому что сам он был уже не способен выполнять даже самую простую работу и испытывать от этого радость. Да, на это он, который когда-то был известен и знаменит, был уже не способен, такие возможности для него были безнадежно утрачены. Может, он и сам был виноват в том, что когда-то выбрал для себя слишком абстрактную профессию – стать писателем-мыслителем. Такого рода сверх заумная должность, когда постоянно нужно ломать голову над самыми важными и абстрактными вопросами человечества, теперь уже почти не оставляла возможности вернуться к простейшей конкретной деятельности.

Все это усложнялось еще и тем обстоятельством, что он, Каарма, был не таким уж безбедным человеком, напрочь неимущим. Кое-что имелось у него за душой – приобретенная в свое время недвижимость в виде квартиры и домика в деревне, кое-какие сбережения на черный день, свои пятьдесят тысяч крон в одном из шведских банков. Не бог весть какая сумма, но при бережном расходовании прок и от этого. По правде, денег могло быть и больше, если бы не эти непредвиденные расходы за последние два года на приведение в порядок зубов да на кое-какое обновление гардероба. Зубы сейчас, по крайней мере, в порядке, долгов тоже нет, квартира у них собственная и платить нужно только за коммунальные услуги. Пожалуй, эти резервы тоже можно винить в том, что Каарма не искал случайного заработка, не подрабатывал. Но ведь без притока средств в современном обществе не вдохнешь. Резервы для Карма были и благом, и несчастьем, как ни странно. Будь у него, скажем, долг по какому-нибудь лизингу или, к примеру, обязанность поддерживать внуков, да и просто забота о хлебе насущном, может, тогда он думал бы по-другому и действовал бы иначе, ухватился бы за первый попавшийся случай подзаработать. Но прямой необходимости рыпаться в поисках средств к существованию у него не было. Даже машины, этой самой крупной прорвы, пожирающей деньги, у них не было. Никто из них не имел даже водительских прав и пользовались для средства передвижения своими двоими, в крайнем случае, общественным транспортом. Рита, десятью годами моложе его, работала в престижном госучреждении бухгалтером, чего вполне хватало на хлеб с маслом и прочие текущие расходы. Самому же Каарму было достаточно и его небольшого заработка в Союзе писателей, авторской дотации, писания статеек в газетах, что в общей сложности и составляло крошечный добавок к их семейному бюджету.

Разумеется, к таким переменам в своей жизни пришел Карма не сразу и не за пару даже дней, а постепенно и незаметно. Одной из причин этого явилось, конечно, то, что жизнь для писателя теряла свою остроту и увлекательность. Пожалуй, это был вполне естественный процесс. Так ведь оно и бывает, что чем дольше человек живет, чем больше набирается опыта и странствует и бродяжничает по жизни, тем меньше остается для него новизны в ней, утрачивается интерес, способность чему-то удивляться и чему-то радоваться. Первый плюшевый медвежонок, первая книга, первый велосипед, первый учитель, первый студенческий год, первая любовь, первый поцелуй, первый оргазм, первый брак, первая работа, первая собственная жилплощадь, первая собственная кровать, стол, стул, квартира, дача, первый ребенок, первая опубликованная статья, затем роман, первое пьянство, первое…

Все это уже было! Да можно ли вообще испытать что-либо новое, еще неизведанное? Открыть нечто позитивное, кроме постоянно обуреваемой и все более углубляющейся паники и депрессивности? А может еще на старости лет позволить себе ударится в нечто несусветное, к примеру, в групповой секс, катание на роликах или экстремальные прыжки с канатом на лодыжке? Или его единственными, неиспытанными доселе новинками будут только инфаркт, менопауза, предсмертный страх, морщинистая дряблость кожи, мышечная атрофия, сверх волосатость, не обтягивающее больше тело нижнее белье, увеличение простаты и недержание мочи. А где же радости старческого возраста? Где вся эта восточная философия с ее мудростью жизни, где это «мои года – мое богатство», где это наслаждение воспоминаниями, сладкая ностальгия, восхитительные дежавю и прочее? Для всего этого Каарма был, очевидно, еще слишком молод. А вдруг совсем нежданно привалит Нобелевская премия, или даже кругосветное путешествие? Это навряд ли! Для второго нет денег, а первое и вовсе из области фантастики. Он уже давно ничего не создавал нового, а из накопленного жирка Нобелевку не сварганить. Нынче его и в Эстонии-то далеко не все знают, что уж тут говорить о зарубежье.

Наступающее через год шестидесятилетие вместо юбилейной радости вселяет в литератора ужас. Нынешний день рождения он просто не отмечал, но юбилей? Никакого желания не только заниматься организацией торжеств, но даже думать об этом. Им владеет одна лишь апатия. Отсутствие жизненной мотивации, бессмысленность существования и существующая проистекаемость момента ужасают его и вводят в нервный ступор. Зачем только дается жизнь людям и животным, если все равно рано или поздно все равно умирать? Неужели жизнь это всего лишь примитивный биологический акт, продолжительность, смыслом которой является немного пожить и в один прекрасный день умереть? Есть, пить, трахаться, ходить в туалет и спать. Какая бессмыслица, трагическая бессмыслица в кубе! Чуточку трудностей и жизненных сложностей – и снова черная пустота. И кто это все проверяет, кто руководит всем этим? А может, люди всего лишь игрушки в руках неких высших существ, проводящих на Земле фатальный эксперимент под названием жизнь? Хорошо еще, если дается для этого прожить лет 60 или 70, когда все уже надоедает до чертиков, но почему же забирать жизнь у тех несчастных, кто умирает молодым, успев вкусить ее лишь чуточку? К чему все это? Почему все так?

Известность, этот главный мотиватор писателя, тоже никак не греет этого человека. Ну, были одни известней других. О них после смерти говорили немножко больше, чем о других, некоторые удосужились более пышных, даже государственных похорон. Иные вошли даже в анналы истории, о них написаны книги, их имена вошли в энциклопедии, им установлены памятники, их именами названы улицы. Ну, а простые, обыкновенные люди? ОБЫВАТЕЛИ? Они ведь умирают тихо, неприметно, в узеньком кругу родственников и близких друзей, без лишнего шума. И что помнит о них общество, чем запомнятся такие человечеству? Тем, что они помогли сверкать звездам? Или тем, что создали коллективный общественный продукт и тем улучшили жизнь для всех? Карл был далеко не уверен, что это совместное бытие, которое человечество создало как единое целое, представляет какую-то ценность. Миллиард маленьких китайцев… Не лучше ли все-таки уж совсем небытие, полная пустота и ничто, чем такое ничтожное глупое существование? Взять его, к примеру. Написал когда-то две-три популярные книги, которые прочли лишь ограниченный круг читателей. Все равно вскоре забудется и он, и его книги. Рушатся культуры и народы, не говоря уж об отдельных душах.

А взять животных, продолжал Карл плести свои невеселые мысли, им бедненьким даны совсем уж ограниченные возможности. Простая природа, безмозглое существование, ничего-то возвышенного! Зато поэтому и не бывает у них депрессий и прочих проблем, связанных с размышлениями. Страхи эти, надо полагать, были больше подсознательного характера, инстинктивные, так сказать. Они просто жили в нем и угнетали его, ничего больше. Но люди всю жизнь задумываются о сущности и непреложности существующего – вот и мучаются. Самым большим страхом Карла Каарма, который его мучил вот уже долгое время, всю, по сути, сознательную жизнь, как раз и был страх ограниченности жизни, существования, страх перед ее краткосрочностью и пустотой, страх перед теми неведомыми силами, которые руководят откуда-то из-за кулис, неведомо откуда, страх неизвестности. Карл был человеком с аналитическими способностями, немало изучавшим философию, но так и не сумевшим установить, откуда все это происходит, откуда берется. Можно ли вообще диагностировать и изучить внешний мир? Уже этот вопрос сам по себе не давал ему покоя, казался непреодолимым. Может ли человек с его ничтожным разумом охватить хотя бы два процента из всего происходящего? Достаточны ли вообще наши чувства и размышления для того, чтобы внедряться в суть происходящего, в суть вещей? Или ключ к познанию заключается вовсе в интуиции и самоуглубленности, о которых говорят восточные философы? Увы, на все эти вопросы Карл так до сих пор и не нашел ответа.

Может быть, думал он порой, все это вообще нормально и универсально – то, что его все время преследует какой-то неведомый страх, может, так и должно быть, чтобы людей всю жизнь преследовал страх. Страх перед неизбежностью и существованием таинственных мистерий, который вселяется в человека сразу, как только он появляется из материнской утробы и сопровождает его на протяжении всей жизни. Но порой он приходил к убеждению, что этот страх присущ только ему, писателю Карлу Каарму, это его собственный, индивидуальный страх, только ему принадлежащее мучение, его карма и судьба. Раньше и он испытывал радость от жизни, даже был счастлив. Так, во всяком случае, ему казалось. Позади была трудная и интересная жизнь. Но вот именно после поющей революции и восстановления независимости Республики все пошло как-то наперекосяк и все больше склоняться к депрессии. До этого был довольно четко обозначен образ врага, и линии борьбы были более отчетливы. Но потом наступил 1991 год, конец советской империи. Не то, чтобы он не ощущал, как все другие, радости по поводу воскрешении национального символа ласточки, нет, совсем напротив, эти преобразования очень радовали и его, ведь и он, как все жил до этого во имя свободы и всей душой стремился к ней, но позднее, когда цель была достигнута, когда свобода, казалось, была обретена, он почему-то ощутил глубокое разочарование.

Людмилла Кокк

Урмас Эспенберг

« Рассыпанное чувство »

Издательство « Кентавр», Таллинн 2004 г. (190 стр.)

Постмодернистский эротический роман о жизни в Эстонии на пороге Европейского Союза